«1918. Симбирскъ», книжная серия «Симбирские тайны». В. Миронов. Часть 1. Тернистый путь к власти советов. Главы 17-18 / 10 Апреля 1918 / История Ульяновска / Годы и люди

О бурных событиях, имевших место в Симбирске 10 апреля 1918 года, известно главным образом из четырёх источников: из воспоминаний члена Губисполкома Б. Н. Чистова (1918 год на родине Ленина. С. 41–42); из доклада М. А. Гимова на 6 губернском съезде Советов 17 мая того же года (ГАУО. Ф. Р-1090. Оп. 1. Д. 1. Л. 155); от П. Н. Солонко, изложившего на том же съезде собственную версию происшедшего, опубликованную в мае 1918 года в «Известиях Симбирского Совета» (Известия Симбирского совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. 1918. 21 мая); и из его воспоминаний (Прометей : альманах. С. 133, 135. 136), фрагменты которых мы уже неоднократно приводили по другим поводам. Изучив все эти источники, можно более или менее точно воссоздать картину происшедшего.

Итак, утром 10 апреля чрезвычайный комиссар получил сообщение о том, что в одном из госпиталей Симбирска произошла крупная кража – похитили то ли обувь, то ли одеяла, а, может быть, и то, и другое. И будто бы всё это продают сейчас на городском базаре. Туда Солонко и отправился в сопровождении одного красноармейца. Гимов утверждал, что комиссар нашёл похищенное имущество. А Чистов писал, будто тот даже лично производил аресты среди спекулировавших таковым. Хотя сам «сыщик» сообщает, что обнаружить ничего не удалось. Так или иначе, но по рядам пополз слух, будто Солонко обижает бедняков и даже расстреливает красноармейцев.

Мы уже писали о том, что революционная масса легко возбудима и готова поверить чему угодно. Поэтому неудивительно, что при выходе с базара Павла Николаевича окружила толпа разъярённых торговцев и пьяных, как он их называет, забулдыг. Всего – человек тридцать. Послышались крики: «Вот он! Наконец-то попался!». Раздались выстрелы. Две пули впились комиссару в левое плечо. Живое кольцо угрожающе сжималась. Выхватив из кармана парабеллум, Солонко выстрелил вверх. Толпа отпрянула, в её рядах возникло замешательство. Воспользовавшись этим, раненый комиссар вырвался из окружения, вскочил в ожидавшую его пролётку и помчался в Совет, который к тому времени размещался в бывшем Кадетском корпусе. Здесь ему оказали первую помощь и перевязали.

Однако опасные приключения того дня ещё не закончились – вскоре перед Советом собралась пьяная толпа, требовавшая выдачи чрезвычайного комиссара. Описывая те события, Солонко старается избегать упоминаний о том, что толпа и на базаре, и вокруг совета состояла главным образом из красноармейцев. Между тем, другие источники говорят об этом прямо, но делают оговорку, что бойцов спровоцировали пробравшиеся в их ряды контрреволюционеры.

Видя, что обстановка накаляется, Павел Николаевич по прямому проводу связался с Казанью и велел сообщить в Москву о начавшемся мятеже. А теперь внимание! Оказывается, задолго до описанных событий рядом со своим кабинетом чрезвычайный комиссар установил замаскированный телеграфный аппарат, который был на прямом проводе с Казанью, чтобы в необходимых случаях иметь возможность экстренно связаться с Центром, минуя «официальный» телеграф, который к тому моменту, как утверждает автор мемуаров, тоже был захвачен группой мятежников.

Что же получается? Выходит, приехав в Симбирск, Солонко считал, что угодил во вражеское окружение? Он настолько не доверял местной «элите», что даже озаботился организацией секретного канала для экстренной связи с центром? Однако на сей раз тайный провод ему не помог – ответа из Москвы Павел Николаевич не дождался и вскоре был арестован.

Потеряв много крови, он лежал в одной из комнат в Кадетском корпусе, когда туда ворвалась группа солдат во главе с каким-то человеком, который, судя по манерам, был довольно культурным. Солдаты намеревались добить раненого, но «культурный» запретил. Комиссара обезоружили, отвели в комендантское помещение и поставили у дверей караул. А на другой день отправили в городскую больницу.

В своих мемуарах Солонко не пишет, каким образом он в итоге оказался на свободе и вообще остался в живых. Данный пробел восполнил Б. Чистов. «Этим же вечером, – вспоминает он, – на экстренном собрании ротных и батальонных комитетов удалось добиться решения об освобождении Солонко и о немедленном аресте провокаторов правых эсеров. Однако 2-я рота отказалась выдавать зачинщиков. Через день удалось освободить Солонко». Отметим этот момент, потому что мы к нему ещё вернёмся.

В описании событий 10 апреля все участники и очевидцы в целом единодушны. Но вот в чём они кардинально расходятся, так это в оценке их причин. Если Гимов и Чистов считают таковыми враждебную агитацию чуждых элементов, проникших в красноармейские ряды, а также недовольство масс поведением чрезвычайного комиссара, допустившего ряд перегибов, то сам Солонко прямо обвиняет местную власть в организации заговора с целью его, комиссара, убийства. Так, в своих воспоминаниях он пишет, что среди бандитов, напавших на него на базаре, им якобы был замечен некий капитан, который всё время прислуживал Ксандрову и был его агентом. А поводом к мятежу, по мнению Павла Николаевича, явился страх некоторых руководителей перед предстоящим докладом чрезвычайного комиссара Советскому правительству, который ему предстояло сделать в ближайшее время по итогам командировки в Симбирск.

Однако принять эту версию мешает ряд обстоятельств. Во-первых, зачем в таком случае «заговорщики» освободили Солонко, захваченного взбунтовавшимися красноармейцами? Логичнее было бы позволить с ним расправиться, а потом списать эксцесс на «революционное творчество масс», и дело с концом. И во-вторых, неужели ради устранения одного человека стоило затевать столь рискованное мероприятие, как бунт, возбуждая красноармейские массы, к тому же вооружённые? Ведь они в таком состоянии – субстанция крайне неустойчивая, мало управляемая, и в какую сторону может обратить свой гнев в следующую минуту, предсказать невозможно. А ну как, раздухарившись, заодно с Солонко снесёт и других комиссаров? Словом, вряд ли эта овчинка стоила выделки.

А вот в том, что отношения между чрезвычайным комиссаром и местной властью были крайне непростыми, если не сказать враждебными, сомневаться не приходится. Со временем по городу даже поползли слухи, что комиссар-то не настоящий. Будто бы он самозванец. Чтобы их развеять, пришлось на одном из заседаний губисполкома даже публично и официально огласить выданное

ему удостоверение центрального совета о назначении чрезвычайным комиссаром в Симбирск. По словам Солонко, в первые дни пребывания в городе он встретил здесь «враждебное отношение к советской власти всюду, и работа в этой области, как ему показалось, будет тяжелой…» (Известия Симбирского совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. 1918. 21 мая). То есть, как уже отмечалось выше, он почувствовал себя во враждебном окружении (вспомним историю с секретным телеграфом).

Но вместо того, чтобы как-то налаживать отношения с местным руководством, Солонко, кстати, идейный анархист-коммунист (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 2. Д. 84), принялся активно эту враждебность усугублять. Вспомним конфликт с первым председателем губисполкома Ксандровым, а также то, что именно действия Солонко привели к отставке губернского комиссара по внутренним делам Крымова. Однако Павел Николаевич на достигнутом не остановился и тут же вошёл в клинч с его преемником Шеленшкевичем, обвинив того… в спаивании помощника, присланного чрезвычайному комиссару из Москвы.

По его словам, через несколько дней после прибытия москвича привезли к зданию Совета на розвальнях в бесчувственном состоянии. Протрезвев, он рассказал, что пил с Шеленшкевичем за успех в совместной работе, потому что неудобно было отказаться выпить вместе с человеком, давно работающим в Симбирске (Прометей : альманах. С. 136).

Очередная перепалка между комиссарами возникла на заседании исполкома 5 апреля, где Шеленшкевич назвал Солонко жандармом и заявил, что исполком работает под его гипнозом. А Павел Николаевич потребовал занести эти слова в протокол. Требование выполнили, но комиссара по внутренним делам не одёрнули, а просто приняли его слова к сведению (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 28. Л. 33 об.)

Даже заварушка 10 апреля, из которой Солонко вышел живым благодаря вмешательству Совдепа, не остудила его боевого настроя, и буквально через неделю он ввязался в очередную склоку. На этот раз с членом губисполкома и губкома партии большевиков, редактором местных «Известий» Александром Васильевичем Швером, написав на него заявление в Революционный трибунал. Поводом явилась статья редактора упомянутой выше газеты, опубликованная в номере за 17 апреля под заголовком «Верный шаг». В ней говорилось о необходимости принятия срочных и решительных мер для борьбы как с контрреволюцией, так и с грабежами, мародёрством и т. п. «Но до сих пор работы по борьбе с этими преступлениями возлагались или на отдельных комиссаров, или просто на тех, кому это хочется, что и служило причинами того, что ничего не делалось особенно тогда, когда лица боролись с этими преступлениями, нарушая самое элементарное правосудие, и били только на грубость», – писал автор. Заканчивалась статья словами: «Нельзя скрывать, что некоторые должностные лица злоупотребляют своей властью и, не имея над собой контролирующего органа, представляются маленькими губернаторами. С этим явлением, безусловно, нужно бороться» (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 2. Д. 32. Л. 8).

Публикация крайне возмутила Солонко. По его мнению, она «носит преступный квалифицированный характер. В первой ея части излагается заведомая злостная клевета с целью подрыва авторитета Советской Власти вообще, а в особенности касается всех комиссаров. Вторая часть статьи просто контрреволюционна, где автор Швер не только не старается успокоить широкие слои населения, взволнованные провокационной работой, а наоборот, пытается возбудить народ к новому уличному контрреволюционному выступлению под лозунгом недовольства маленькими губернаторами-комиссарами, продолжающими чинить произвол.

Как представитель Советской Власти, я усмотрел в статье злостную клевету контрреволюционного характера против Симбирского Совета и Советской Власти вообще.

А потому прошу в порядке чрезвычайности привлечь редактора Швера к ответственности уголовного и революционного закона», – требовал он (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 2. Д. 32. Л. 9). Очевидно, Павел Николаевич понял, что, говоря о «маленьких губернаторах-комиссарах, продолжающих чинить произвол», автор имел в виду именно его.

28 апреля на заседании губисполкома было решено поручить комиссару юстиции начать расследование заявления Солонко, а фракции большевиков обсудить создавшуюся ситуацию (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 2. Д. 32. Л. 5). 10 мая судебно-следственная комиссия при Революционном трибунале приняла дело Швера к производству, «поскольку в предоставленных Исполкомом материалах заключаются указания на признаки преступления» (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 2. Д. 32. Л. 6). В ходе расследования Швер подтвердил, что под «маленькими губернаторами, превышающими власть» он имел в виду, например, председателя Ревтрибунала Крылова, «а, главное, Солонко, которые не раз нарушали элементарныя правила правосудия». Тем не менее, дело в конце концов было прекращено за отсутствием в злополучной статье каких-либо признаков преступления. Но случилось это уже после того, как в июне Солонко навсегда покинул Симбирск (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 2. Д. 32. Л. 4).

Однако вернёмся в апрель 1918 года. 14 числа на заседании исполкома было решено создать комиссию с обязательным участием в ней комиссара юстиции, а также избрать для работы в её составе членов исполкома товарищей Панина и Фреймана (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 28. Л. 42). Комиссии надлежало сделать ревизию кассы и всем делам, находящимся в распоряжении чрезвычайного комиссара Солонко и выяснить причину выступления красноармейцев 10 апреля (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 45). А также выяснить причины внезапного выезда чрезвычайного комиссара из Симбирска без доклада Президиуму. Но прежде беглеца требовалось догнать и вернуть. С этой целью в распоряжение тов. Шеленшкевича был предоставлен специальный паровоз (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 28. Л. 42). Подписал эти решения председатель губисполкома Гимов (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 28. Л. 42).

И погоня началась. В ней участвовал паровоз с прицепленным к нему одним товарным вагоном, в котором, кроме комиссара по внутренним делам, находились также комиссар железнодорожного узла и группа милиционеров. А впереди них на все станции неслись телеграммы с приказом задержать беглецов. Их настигли на станции Вешкайма, и Шеленшкевич от лица председателя губиспокома предложил Солнко с супругой возвратиться в Симбирск. Тому пришлось подчиниться. Позже Павел Николаевич вспоминал, что его отъезд вовсе не был внезапным и никакого секрета из него он не делал. Напротив, о своём намерении отправиться в Москву для доклада он сообщил на заседании губисполкома и получил на это согласие М. А. Гимова. Ему даже выписали командировочное удостоверение, датированное 8 апреля, то есть двумя днями ранее мятежа. Но недовольные комиссары якобы уговорили М. А. Гимова эту поездку сорвать под предлогом необходимости предварительного обсуждения предстоящего доклада на заседании губисполкома (Прометей : альманах. С. 133, 135. 136). Так или иначе, но мятежному комиссару пришлось вернуться в Симбирск под конвоем и принять участие в начатом против него расследовании.

Спустя месяц, 10 мая, о предварительных итогах такового, в том числе о денежной отчётности т. Солонко комиссар юстиции т. Зеленский докладывал на заседании исполкома. Что конкретно накопала комиссия, неизвестно. Но сам «подследственный» её работой был не доволен и просил отметить в протоколе пристрастность следователей, а также создать новую комиссию с участием представителей из Центра. Его просьбу приняли к сведению, а действия Комиссии сочли правильными (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 28. Л. 62). На этот раз поле аппаратного боя осталось за губисполкомом. Но «бой» этот был ещё не последним.

Глава 18. ГубЧК. Первые шаги

Как уже говорилось выше, Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) во главе с Ф. Э. Дзержинским была создана 7 (20) декабря 1917 года (Жукова, Л. В., Кацва, Л. А. История России в датах. С. 154). А в Симбирске на протяжении ещё полугода как-то обходились без этого крайне серьёзного учреждения. Его функции худо-бедно исполняла следственная комиссия при Комиссариате юстиции (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 3. Д. 357. Л. 214–219).

Мысль о необходимости создания губернской ЧК созрела в местном Совдепе лишь к марту 1918 года. А организационно оформилась она на заседании ГубСНК от 11 марта, где постановили «поручить тов. Солонко организовать комиссию по борьбе с контрреволюцией и принимать беспощадные меры по отношению к контрреволюционным и преступным бандам» (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 2. Д. 21. Л. 53).

Но с выполнением этого решения не спешили, и ЧК в губернии появилась лишь более чем через месяц – 21 апреля (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 3. Д. 357. Л. 214–219). Возможно, толчком к воплощению в жизнь решения от 11 марта стал красноармейский мятеж против Солонко. А возможно, задержка была связана с тем, что, не очень доверяя местным товарищам, Центр подбирал кандидатов в чекисты среди проверенных столичных кадров. Таковыми оказались Т. К. Грикман и Л. Н. Левин-Бельский (1918 год на родине Ленина. С. 42).

Двадцатисемилетний на тот момент латыш Теодор Карлович Грикман прибыл в Симбирск из Петрограда, где до этого трудился главным бухгалтером редакции газеты рабоче-крестьянского правительства. В его послужном списке за 1917 год числились также служба милиционером линейного участка в столице и работа счетоводом в столичном же лазарете № 261. А накануне октябрьского переворота, во время него и немного после (с октября 1917 по февраль 1918) Грикман был дружинником, а затем – красногвардейцем рабочей милиции 1 Петроградского горсовета, откуда и перешёл в бухгалтеры (Грикман Теодор Карлович // Форум истории ВЧК ОГПУ НКВД МГБ. URL: (дата обращения: 20.07.2021)).

Его коллега Лев Николаевич Бельский (он же Абрам Михайлович Леви) был на два года старше и до назначения в Симбирск служил инструктором НКВД РСФСР по организации Советов (Бельский, Лев Николаевич // Кадровый состав органов государственной безопасности СССР. 1935−1939. URL: (дата обращения: 20.07.2021)). В биографических справках и тот, и другой значатся как председатели Симбирской губЧК, хотя, скорее всего, эту должность сначала занимал Грикман. Во всяком случае, именно его подпись стоит под чекистскими документами того периода.

Первый из них – телеграмма, датированная 18 апреля:

МОСКВА. НАСТАСЬИНСКИЙ ПЕР, 3.

КОМВНУДЕЛ ЛАЦИС.

ИЗ СИМБИРСКА.

Симбирске пока все спокойно. Советская власть бездействует. Инцидент с комиссаром Солонко вызван провокацией контрреволюционной части Красной Армии. Виновные до сих пор не задержаны, несмотря на постановление полевых комитетов. Чтобы создать твердую советскую власть необходимо разоружить почти весь гарнизон 1 500 человек. Для этого необходима присылка надежного отряда не менее 500 человек при 20 пулеметах, взвод артиллерии, желательно латышских стрелков. Благоволите распорядиться о срочной высылке отряда. Жду ответа.

ГРИКМАН (ГАУО. Ф. Р-57. Оп. 1. Д. 110. Л. 61).

Судя по тексту, первая телеграмма первого председателя ГубЧК была отправлена с секретного аппарата по секретному проводу прямо из кабинета чрезвычайного комиссара после обстоятельного разговора с ним.

Следующим документом за подписью чрезвычайного комиссара по борьбе с контрреволюцией стало обязательное постановление, вышедшее 20 апреля и известившее симбирян о создании ГубЧК.

По сути своей и даже по стилистике оно очень созвучно с опубликованной тремя днями раньше статьёй В. Швера, в которой, напомним, говорилось о необходимости усиления и ужесточения борьбы как с контрреволюцией, так и с уголовщиной. И которая так оскорбила товарища Солонко. Постановление не только декларировало начало этой непримиримой борьбы, но и, пожалуй, впервые на официальном уровне (во всяком случае, в Симбирске) в числе мер, карающих за сопротивление Советской власти, называло расстрел.

Ввиду важности документа приведём его полностью:

«Образованная при Симбирском Губернском Совете Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, саботажем и мародерством будет вести беспощадную борьбу за полную безопасность и неприкосновенность личности и жилищ граждан от произвола, насилия, самовольных обысков и арестов отдельными лицами и организованными шайками, именующими себя анархистами, красногвардейцами и членами других революционных организаций. Население губернии призывается к содействию законной народной власти, к неукоснительному искоренению всех элементов, деятельность которых явно враждебна свободному республиканскому строительству Социалистической Советской Федеративной Республики.

Население должно знать, что в Чрезвычайной Комиссии оно встретит отзывчивость по каждому делу, где попрана справедливость, совершено или готовится совершиться преступление. За каждое сведение о месте пребывания громил, захватчиков, спекулянтов, саботажников, контрреволюционеров и мародеров Комиссия будет благодарна.

Со дня Октябрьской Революции к работе при Советах примазались под маской сочувствующих и единомышленников различные нежелательные элементы, тормозящие творческую работу, что крайне вредно отзывается на гражданах всей губернии.

Очищением от этих самозванцев Комиссия займется, но и здесь необходимо содействие самих граждан. Немедленно заявляйте о каждом незаконном или преступном поступке всех без различия положения и службы.

Все лица, носящие оружие, должны немедленно озаботиться о выправке у Комиссии надлежащих удостоверений, причем Комиссия предупреждает, что после опубликования сего, всякое незарегистрированное холодное или огнестрельное оружие не только будет отбираться, но и фактический владелец его будет подвергаться самой строгой ответственности, включая до конфискации всего имущества и высылке из пределов Федеративной Советской Республики.

Все взрывчатые вещества (бомбы, гранаты, машины и т. п.) а также пулеметы и прочие приспособления, находящиеся в распоряжении частных лиц, учреждений и партийных организаций, не получивших соответствующего на то разрешения, должны быть сданы в Комиссию немедленно.

Лица, не подчиняющиеся этому постановлению, тем самым объявляют себя врагами народа и становятся вне закона. Лицам, занимающимся грабежами, убийствами, воровством, организацией белой гвардии, а также записавшимся в последнюю, предлагается совершенно отрешиться от своей преступной деятельности, т. к. через 24 часа после опубликования сего все застигнутые на месте преступления, будут расстреливаться. Протестующие против существующего строя Советской Федеративной Республики, будут навсегда высылаться из пределов Социалистической Советской Республики в то государство, где убеждениям его отвечает система государственного управления.

Все сношения, письменные или устные, по делам Комиссии должны быть направлены по адресу: здание бывшего Кадетского Корпуса, комн. № 44» (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 2. Д. 84. Л. 40).

Решительность и жёсткость объявленных Постановлением мер не нашла единодушной поддержки среди симбирских большевиков. На состоявшемся в тот же день их общем собрании мнения по данному поводу разделились. Так Швер, недавно на страницах газеты ратовавший за ужесточение противодействия врагам революции, говоря о мерах борьбы местных властей с этими самыми врагами, протестовал против «охраннических» приёмов, которые применял «один комиссар» при допросе арестованных. Швер полагал, что такие методы позорят коммунистическую партию. Это мнение разделяли товарищи Прыдков и Каучуковский. Иной точки зрения придерживался тов. Фрейман, считавший, что в борьбе с контрреволюцией не должно быть места мягкости и гуманности. «Что делать с контрреволюционерами, если они показания дают только под дулом револьвера? – вопрошал он. И заключал, – мягкость нас может лишь погубить». Его поддержали товарищи Лукашис, Иванов и Гимов, считавшие, что в борьбе с контрреволюцией гуманности и мягкости места нет.

Выступил и тов. Солонко. признавшийся, что именно он как раз и есть тот самый комиссар, который, по выражению Швера, потрясал револьвером при допросах. Однако он был убеждён, что поскольку именно такие меры позволяли ему раскрывать преступления и заговоры, то они и являются правильными. А всех протестовавших против насильнических способов ведения следствия Солонко назвал провокаторами (ГАНИУО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2. Л. 1–2).

Таким образом, представители «гуманистических» методов борьбы с контрреволюцией и бандитизмом оказались среди симбирских большевиков в меньшинстве. Вероятно, это обстоятельство сыграло свою роль в принятии 29 апреля исполкомом жёсткого решения по внеочередному заявлению комиссара юстиции о контрреволюционных выступлениях в городе. Согласно ему, ЧК наделялась широкими полномочиями для борьбы с контрреволюцией «вплоть до вооруженного выступления против контрреволюционных выступлений и расстрела всех контрреволюционеров» (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 28. Л. 58).

Однако существовала проблема – реализовать эти грозные намерения было по-прежнему некому, о чём 5 мая и сообщали в Москву симбирские чекисты:

«Передайте Лацису, Свердлову, в Совнарком. В Симбирске белогвардейцы сильны, но пока опасности нет. Наблюдается вредная агитация попов. Красноармейцев – 1500, состав ненадежный. Попытка разоружить роту в 200 человек не нашла исполнителей. Красноармейцы-хулиганы ворвались с угрозами в Совет. Необходимо Совету, временно, для авторитета 50 или 100 латышей, иначе чистка армии и Комиссариата внутренних дел, безусловно, представляющего опасность, рискованна. Командированный Вам комиссар Солонко ранен на базаре в Симбирске. Народные комиссары требуют немедленного отзыва Солонко.

Последнее я поддерживаю. Отношения Солонко с Совдепом натянуты. В интересах дела немедленно замените другим ответственным…

Левин, Грикман» ( ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 2. Д. 84. Л. 42).

Судя по приведённому тексту, чекисты старались сохранять объективность оценок ситуации в городе. С одной стороны, они считали Комиссариат внутренних дел, с руководителем которого остро конфликтовал Солонко, безусловно представлявшим опасность и нуждавшемся в чистке наравне с ненадёжной Красной Армией. А с другой – настаивали на немедленном отзыве самого чрезвычайного комиссара, своими неуёмными склоками мешавшего интересам дела. Спустя месяц эта рекомендация чекистов была исполнена.

На заседании симбирского партийного комитета 8 июня, докладывая о своей всё-таки состоявшейся поездке в ЦК, Солонко сообщил об организации при Центральном Комитете специальной Контрольной комиссии, которая «будет контролировать и проверять не только денежные отчеты, но и деятельность Советов, и приступит к организации принудительной дисциплины» и о своем назначении в этот контрольный орган (ГАНИУО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Л. 24–31).

А на следующий день на заседания губисполкома уже бывший чрезвычайный комиссар затребовал предоставления ему проезда на пароходе до Нижнего Новгорода, а оттуда – до Москвы в вагоне 1 класса с отводом отдельного купе, а также обеспечения его надёжной охраной. В части проезда губисполком требование удовлетворил, а вот в предоставлении охраны отказал (ГАНИУО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 72а. Л. 25–26). Однако радость расставания, которую, несомненно, испытывало симбирское руководство, омрачал «дембельский аккорд» неуёмного комиссара, каковым явился пространный документ, поступивший в те дни в Симбирск из столицы и адресованный губернскому Совдепу.

Ссылаясь на доклады Солонко и Грикмана, а также некий материал по делу Солонко, Народный комиссариат внутренних дел усмотрел в работе Симбирского исполкома массу недостатков. Среди них: систематическое неточное исполнение декретов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства, оторванность исполкома и так называемого «Совета Народных комиссаров» от Центра и от местных Совдепов, несоблюдение руководящих указаний финансовой политики центральной рабоче-крестьянской власти, непринятие достаточных мер к недопущению и предотвращению разгрома 15 спиртных заводов, причинивших многомиллионный ущерб финансам Республики, и так далее.

Перечислив обнаруженные прегрешения, НКВД строжайше предписывал губернскому Совдепу в самом непродолжительном времени взыскать с участников хмельных погромов полную стоимость разграбленного ими спирта, «внося взысканные суммы в Губернское казначейство, причем о ходе взыскания ежемесячно уведомлять Народный Комиссариат Внутренних Дел и Народный Комиссариат финансов». Кроме того, от губисполкома требовалось точно исполнять все декреты и распоряжения рабоче-крестьянского правительства, «хотя бы для проведения их в жизнь требовалась вооруженная сила». А также «проявить максимум революционной инициативы в организации уездных, волостных и сельских Совдепов, а так называемые Губернские и уездные «Советы Народных Комиссаров» упразднить, организуя исполнительные комитеты… с заменой названия комиссара на заведующий отделом, и так далее.

Но самым неприятным и даже опасным был последний пункт циркуляра. Он гласил: «Переживаемый момент надвигающегося острого голода и отдельных контрреволюционных выступлений требует строгой согласованности и железной дисциплины во всех действиях Советов. Поэтому Комиссариат внутренних дел требует срочного и безусловного выполнения всех его предписаний.

Виновные в неисполнении этого будут привлекаться к самой суровой ответственности, а при явном саботаже или противодействии, КВД не остановится перед посылкой в Симбирск карательного отряда» (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 2. Д. 84. Л. 93–94).

Что же касается «новорожденной» ГубЧК, то она участвовала не только в подготовке упомянутого выше доклада. Наряду с организационной деятельностью ей «приходилось вести свою прямую работу по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности. Работа в этом отношении распространялась на город Симбирск и уезды. Работа в городе заключалась в том, что Комиссия, пользуясь агентурными сведениями, вылавливала контрреволюционные элементы, частью сама с ними расправлялась, а частью передавала в судебные инстанции» (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 4с. Д. 1. Л. 328–332). В уездах тоже хватало работы: «реквизиция хлеба, объявленная мобилизация людей и лошадей, взимание чрезвычайного налога, создание Комбедов, не всегда стоящих на высоте своего положения, всколыхнуло деревню. Кулаки стали организовываться, выносили приговоры и брали на себя обязательство воспрепятствовать реквизиции хлеба… Комиссии приходилось принимать самые энергичные меры борьбы. Комиссия высылала вооруженные отряды во все волости и уезды для проведения декретов..., для борьбы с кулачеством, которое стало было разгонять Советы, избивать Комбеды и приезжавших инструкторов… При высылаемых отрядах всегда посылались ответственные представители Комиссии… Сотрудники Комиссии при выезде на места старались проводить все мирным путем, путем разъяснения крестьянам, и в частности, бедноте сущность декретов Советской власти. Но были случаи, что представителям Комиссии приходилось прибегнуть и к силе оружия, ибо организованное кулачество, подстрекаемое явными контрреволюционерами, пыталось разоружить отряды или нападать на отдельных представителей Комиссии» (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 4с. Д. 1. Л. 328–332).

Так продолжалось почти три месяца. В июле Грикман был переведён на должность председателя Орской ЧК2, и его место занял Левин. А потом в Симбирск пришла война, и местная Чрезвычайная комиссия влилась в Особый Отдел 1 армии Восточного фронта (Грикман Теодор Карлович // Форум истории ВЧК ОГПУ НКВД МГБ. URL: (дата обращения: 20.07.2021)).